Всем привет.
Хочется влиться в ваш коллектив, но не просто так, а с фейерверками и парадом.
Поглядываю сразу на три заявки тремя глазами, третий глаз очень устал, поэтому хочется вопросить, какая из них на данный момент наиболее актуальна, а то вдруг автор заявки уже занят тремя десятками игр и его кусает за бочок реал, а тут ещё и я нарисуюсь.
Сразу скажу, что страшно хочу поиграть кого-нибудь связанного с театром, поэтому два моих глаза смотрят на Ту женщину от Имона О'Хара и Линду от Кристофа.
Кошусь ещё и на Фиону от Шарада, но тут очень сильно играет сочетание внешности и образа из High Fidelity, которые давно стучатся в моё сердце.
Итак, что мне хотелось бы сыграть:
Достаточно сложные отношения, которые в итоге пришли бы к какому-то условному хэппи-энду, но продолжали бы развиваться из него. Не обязательно любовные отношения, хотя и их хочется тоже.
При этом не хочется сосредотачиваться в игре исключительно на отношениях, я очень люблю делить поровну личное и общественное, то бишь переживания и какой-нибудь внешний сюжет (пример: два человека налаживают сложную личную жизнь, попутно восстанавливая теплицу из реголита на лунной станции, роботы-помощники ломаются, реголит не строится, не растёт кокос, а тут ещё и отношения).
Что я умею:
- Писать без птицы-тройки от третьего лица, чаще всего в прошедшем времени, простите мне мою старорежимность. Посты варьируются в размере в зависимости от отыгрыша и ситуации от 200-300 слов до 600-800, обычно что-то посерединке. В моменты, когда игра горит, могу писать чуть ли не каждый день, но комфортный темп - 2-3 раза в неделю, иногда реже. Иногда могу выпасть совсем в силу реаловых обстоятельств, но об этом стараюсь предупреждать.
- Предпочитаю стиль "британская драмеди", то есть бодрое изложение с прибаутками, но могу притормозить ради серьёзных переживаний.
- Очень люблю альтернативу (ваша АУ мне страшно понравилась с первого абзаца описания), люблю играть кроссоверы и прочие радости, если тут вдруг найдутся любители.
- Люблю общаться вне игры, но с этим в душу не лезу.
Буду рада пообщаться с потенциальным соигроком в телеге или в личке - обсудить детали, возможности небольшой корректировки персонажа, et cetera, et cetera.
Пример поста:
Пост
Ньютон был почти уверен, что Германн сбежит, как только всё закончится. Потому что – и это было очень сложно объяснить самому себе – он и сам бы сбежал, будь он на его месте. Или на своём месте. После дрифта Ньютон чувствовал себя, как перебравший подросток: мысли были вроде бы чёткими, но какими-то неправильными. Словно кто-то сменил в нём матрицу, по которой он раньше проверял ответы на вопросы, и теперь на месте некоторых "да" стояло "нет", а мозг не успел адаптироваться к этой перемене. Остаться в Шаттердоме и продолжить исследования? Конечно, да. То есть, конечно, нет. Что здесь делать? Ждать, пока база закроется, потому что теперь-то уж миру точно ничего не угрожает? Вот эта мысль точно принадлежала не ему. Ньют не мог припомнить за собой такого скептицизма и пессимизма, любое окончание одного исследования всегда влекло за собой начало другого, а то и нескольких сразу. Ликование после победы – не над кайдзю, а над своей теорией, в одночасье обратилось в подавленность. Ньютон давно не испытывал такого, и небеспочвенно подозревал, что дело не в нём. В Германне. Вот только подойти и спросить прямо, как раньше, Ньютон не мог. Барьер, который разделял их, несмотря на дружбу-вражду, и который должен был упасть после того, как они побывали в дрифте, словно стал ещё выше. Первая эйфория, накрывшая их тогда, в рубке, спала, и Германн отгородился от Ньютона, как в самые первые дни после их знакомства, когда – сейчас Ньют это знал наверняка – он раздражал Германна до зубовного скрежета.
Он был уверен, что после дрифта они с Германном поймут друг друга ещё лучше, как это бывает у пилотов, тем более, у них точно есть дрифт-совместимость, но на деле он чувствовал себя так, словно он теперь он видит математика через огромное слепое пятно. Часть его ощущала отголоски чувств Германна, но другая часть словно ослепла и оглохла. Ньют не понимал, что произошло, и готов был выть от бессилия. Выть – и бежать отсюда, сию же секунду, от места, где каждый болт в стене и каждая надпись на указателе напоминала ему о прошедших пяти годах.
Он еле заставил себя пройтись по лаборатории, где воспоминания двоились особенно сильно. Ньюту казалось, что он надел очки со слишком сильными диоптриями, или нажрался экстази – перед глазами плыло и он видел лабораторию с двух точек одновременно. Он наскоро упаковал самое ценное и готов был отбыть сейчас же, но уехать, не попрощавшись, не мог.
За пять лет он ни разу не был на крыше Шаттердома. Если он не побывает там, он будет ругать себя за это всю жизнь. Это была настолько правильная и родная мысль, что Ньют засмеялся, схватил куртку и ринулся по коридорам, к лифту, чуть ли не сшибая встречных, многие из которых радостно хлопали его по плечам и спине, говорили что-то, наверняка хорошее и хвалебное, Ньют отвечал, почти не вдумываясь в смысл сказанного. Его просто тащило на крышу.
В Германна он буквально впечатался. Как пять лет назад, только тогда он сорвался куда-то из лаборатории, а Германн степенно шествовал ему навстречу.
Разговор не клеился. Ньютон чувствовал это кожей и чем-то, поселившимся под ней, седьмым или восьмым чувством, эхом сопровождавшим каждую мысль и каждое движение после дрифта. Германн был на взводе. И одновременно – страшно уставшим. Ньютона почти не удивили горькие складки, прорезавшие лоб Германна, когда он произносил слово "домой", будто отправлялся не назад, в мирную жизнь, а на очередную осточертевшую войну. Ньютон хотел поднять руку, похлопать его по плечу, обнять, наконец. Прежний, до-дрифтовый, Ньютон Гайзлер так бы и сделал. Но руки нынешнего Ньютона повиновались ему не так легко. Он только шевельнул ладонью, сжал кулак и сказал:
- Ну, Германн… Удачи. Я не знаю, что надо говорить в таких случаях.
Он знал, что его улыбка вышла кривой и невесёлой, похожей на германновскую.